Полное собрание сочинений Алексея Степановича Хомя - Страница 80

*) Des дchten und wahren Catholicismus (подлинного, истинного католичества).

207

таким собранием? Несколько сотен съехавшихся ученых между собою согласны; но ведь тысячи отсутствующих ученых не разделяют их мнения. Где же Церковь? Образовалась новая секта — вот и все. А миллионы неученых, что с ними делать, что они такое? Презренная чернь? Стадо бессмысленное и безгласное? Раб в деле веры, бывший раб клира, а теперь раб ученого, — на веки осужденный сгибать голову, то перед тиарою и митрою, то теперь перед докторскою шапкой. Замешательство увеличивается с каждым шагом, и бессмыслица доктрины усложняется бессмыслицею нравственною. О, книжники! последуйте моему совету: будьте откровенны и скажите невежественной черни, чтоб она погодила во что бы то ни было веровать, пока вы не согласитесь между собою в том, чему ей следует верить.

Но и самое собрание ученых и те лица, из которых оно составится, будут ли обязаны (я разумею: обязаны по совести) держаться завтра сегодняшнего своего исповедания? Жажда сочувствия, нервическое возбуждение, которым сопровождаются этого рода торжественные собрания, умственное опьянение, в которое так часто погружают один другого люди, собранные вместе, — все это вместе может склонить к минутному соглашению; но по какому праву сегодняшний день будет обязателен для завтрашнего? Провозгласите ли вы его днем вдохновения, чтоб иметь основание заранее приковать всю вашу жизнь к решениям этого дня? Сделаете ли вы из него новую Пятидесятницу? Попробуйте сделать, и вы всё-таки ничего не выиграете; ибо вы сами себе не поверите, если даже решитесь это сказать.

Но идем дальше. Вера в человеке, взятом порознь (как индивидууме) и подверженном греху, всегда и непременно субъективна, а потому самому всегда доступна сомнению: она сознает в самой себе возможность заблуждения. Чтобы возвыситься над сомнением и заблуждением, ей нужно возвыситься над собою, нужно пустить корни в мир объективный, в мир святых реальностей, в такой мир, которого она сама была бы частью,

208

и частию живою, неотъемлемою; ибо несомненно веришь только тому миру, или, точнее сказать, знаешь только тот мир, к которому принадлежишь сам. Этот мир не может заключаться ни в деятельности разобщенных между собою личностей, ни в их случайном согласии (мечта реформатов), ни в рабском отношении к чему либо внешнему (безумие Римлян): он заключается только во внутреннем единении человеческой субъективности с реальною объективностью органического и живого мира, в том святом единстве, закон которого не есть ни абстракт, ни что либо изобретенное человеком, а Божественная реальность — Сам Бог в откровении взаимной любви. Это Церковь. Грубый и ограниченный разум, ослепленный порочностью развращенной воли, не видит и не не может видеть Бога. Он Богу внешен, как зло, которому он рабствует. Его веренье (croyance) есть не более как логическое мнение и никогда не может стать верою, хотя нередко и присваивает себе ее название. Веренье превращается в веру и становится внутренним к Самому Богу только чрез святость, по благодати животворящего Духа, источника святости. Итак, вера есть Дух Святый, налагающий печать свою на веренье. Но эта печать не дается человеку по его усмотрению; она вовсе не дается человеку, пребывающему в своей одинокой субъективности. Она дана была единожды, на все века, апостольской Церкви, собранной в святом единении любви и молитвы, в великий день Пятидесятницы, и от того времени христианин, человек субъективный, слепой протестант по своей нравственной немощи, становится зрящим кафоликом в святости апостольской Церкви, к которой он принадлежит как ее неразрывная часть. *)

Теперь спрашиваю: какою же печатью запечатлеет себя, в чаемый день новой Пятидесятницы, союз протестантских общин, эта единица, доселе только воображаемая, имеющая создаться людским, условным согла-

*) См. вторую брошюру. Всякий христианин — протестант в смысле искателя истины; Церковь же кафолична, ибо обладает истиною.

209

шением, а не творческою силою Божиею? Печатью ли индивидуальной святости, как у Дарбеитов, или печатью чудотворения, как у Ирвингитов? Считаю Протестантов настолько христиански-смиренными, что не могу заподозрить их в фарисействе первых, и настолько христиански-разумными, что не обвиню их в безумии других. *) Нет! Новой Пятидесятницы не будет, как не будет нового воплощения Сына Божия. Она не может повториться ни как союз, заключенный в один известный день и час (о чем теперь мечтают), ни как добыча долгого и терпеливого труда целого ряда поколений. Невозможность, в обоих случаях, одного свойства — строго логическая. Протестанты осуждены оставаться Протестантами.

Не это ли внутреннее убеждение в невозможности осуществления их заветной мечты, не это ли чувство неутолимой жажды, придает произведениям Протестантов нашего времени совершенно особенный характер глубокого страдания и неподдельного отчаяния, прикрытого словами надежды? Словно как будто слышишь величавый и скорбно-вдохновенный гимн, который воспевался в Римском мире, спустя почти столетие по отделении его от церкви:

Hora novissima, tempora pessima sunt; vigilemus!

Ecce minaciter imminet Arbiter ille supremus,

Imminet, imminet, ut mala terminet, piacoronet, etc.

………………………………………………………

Auferat aspera duraque pondera mentis onustae etc.

Бедные Протестанты!

*) Впрочем, и Дарбеиты, и Ирвингиты провозглашают в мире реформатов необходимость печати объективной, т. е. необходимость Бога для человеческого верования. Я сказал в моей второй брошюре, что Ирвингизм есть сомнение, жаждущее чуда. Ирвингит хочет относиться к самому себе, как апостол к Иудеям и язычникам, т. е. быть в одно и то же время и апостолом, и ново-обращаемым. И Тирш, этот муж столь ученый, этот ум столь высокий, мог впасть в подобное заблуждение. Бедный человеческий разум!